В связи с этим интересно поговорить про третью, едва ли не самую многочисленную категорию зрителей – это те, кто готов признать за «Анорой» известную яркость и бодрость, но при этом отказывается понимать причинно-следственную связь между условно милой, но рядовой картиной и «Пальмовой ветвью». Как выразилась та же Вероника Аркадьевна, за Канны обидно.

Фильм действительно при всем желании нельзя признать прорывом в киноязыке. Затертые гэги на тему русской водки и армянского радио явились прямиком из прошлого века, а уж фильмов и сериалов про секс-работниц в последние годы хватало и без «Аноры» – от содерберговской «Девушки по вызову» до оганесяновских «Чик». Собственно, сам режиссер Шон Бейкер едва ли претендовал на нечто оригинальное. Брайтон-Бич, секс-клубы, умеренный бандитизм – ему нравится эстетика животворящего оскотинивания, он умеет в ней снимать, и вся «Анора» так или иначе вышла из одной фразы его лучшего фильма «Мандарин» (2015): «Гони деньги, кончай быстрее».

На вопрос, откуда в «Аноре» что берется – в диапазоне от приза до хейта, есть, видимо, два разумных объяснения. Во-первых, председателем жюри была Грета Гервиг – она сама родом из независимого кино, поэтому ее желание замолвить слово за кого-то родственного по духу после собственного миллиардного сбора «Барби» представляется довольно логичным.

Во-вторых и в-главных, «Анора» оказывается важна не сама по себе, а как знак всеобщего размежевания и раскола.

Мир, очевидно, идет вразнос. С приходом Трампа старое и новое окончательно поменялись местами. В период распада прогрессивные и традиционные установки становятся неотличимы друг от друга – и вот уже трансгендеры выражают неожиданное сочувствие Гитлеру (как это недавно сделала звезда другого скандального фильма «Эмилия Перес»). Стрелка морального компаса сбита решительно у всех и указывает сразу на все четыре стороны. Всех корежит от всего – и «Анора» как аморалка со слезой представляется крайне знаковым шоу сегодняшнего дня. Она – символ перехода или, точнее, перегона в новое состояние человечества с его опрощением и бесстыдством, поэтому нет ничего удивительного, что кто-то видит в ней высвобождение живых инстинктов против навязанной повестки, а кто-то – окончательную деградацию. Как говорил поэт, «мы все воспримем как паденье, и день, и тень, и сновиденье». В этом смысле решение выдать банальной, но свежей «Аноре» каннскую награду – это всего лишь сделка со временем. А ключевой вопрос нашего времени примерно так и формулируется: а что, так можно было?

Как видим.