Лекарство от хандры: интервью с Галымом Калиакбаровым

Почему ты себя довел до такого состояния? Откуда это желание успеть все, эта ненасытность?
Думаю, это типичное миллениальское – страх что-то не успеть. Плюс – кризис 40 лет и постковид. И страх бедности еще. Я не из богатой семьи. Даже когда машину покупаю, не могу отдать все деньги, должна быть подушка. Хотя, по сути, не было у нас в семье страшной бедности. Но откладывали всегда «на черный день». Во время карантина я болел очень тяжело и реально боялся умереть. Лежал и думал: «Я все время чем-то занят – но не тем, чем хочу. Работаю, делаю все машинально, а время идет». Задавал сам себе вопрос: «У тебя ведь есть страсть, какое-то настоящее желание… Почему ты все время откладываешь его на потом?» Тогда и пообещал себе: «Выживу – начну жить по-другому. Буду заниматься тем, что люблю – стендапом» (на тот момент Галым работал ведущим мероприятий. – Tatler). Но на всякий случай сказал жене: «Вот эти люди должны денег – вам хватит на первое время, если меня не станет».

Юмор в такие сложные и уязвимые моменты спасает?
Да. Я лежу с COVID-19, обессилен. Скорая не отвечает. Ни помощи, ни диагноза, ни ясности. Мне звонит друг и спрашивает: «Ты все – умираешь? А представь, ты сейчас умрешь, а у тебя бы только все начало получаться? Можно я твою коричневую кожаную куртку потом заберу?». И мы начали смеяться, и мне стало легче. Потому что все остальные звонили с этим тревожным «держись, все будет хорошо», – как будто прощались. А он – просто пошутил. Юмор в такие моменты – как спасательный круг. Когда настолько плохо, что уже смешно.

Шутить, получается, можно над чем угодно и на любую тему?
Абсолютно да. Вот, например, были мы на похоронах. Уже после похорон ко мне подходят мама и муж сестры с вопросом: «Что делать с ковром? Его здесь оставить, в мечеть увезти или домой?». А я не знаю и просто отвечаю: «Ну, просто стариков в ряд постройте, ковер как букет невесты бросьте, сразу поймем, кто следующий, и никуда его увозить не придется».

Тем не менее, несмотря на выгорание, ты продолжаешь выступать каждый день. Это какая-то необходимость?
Я таким образом обкатываю материал. Это вообще классная практика – появляться там, где тебя не было в афише. Потому что публика на Open Mic может меня не знать, а иногда – вообще не любить. Это честный зал. У меня есть 5–7 минут, чтобы рассмешить. На холодной аудитории плохая шутка не сыграет. На коротком тайминге все обнажается. Если шутки работают там – значит, они сработают везде. Потому что когда у тебя своя аудитория – люди приходят на тебя, они ждут встречи – это другое, есть теплая предвзятость и кредит доверия. Конечно, если я буду нести чушь – никто смеяться не будет, но все же.

Хеклеры, я так понимаю, тоже могут быть?
Конечно. Один из самых ярких и, мягко говоря, абсурдных случаев произошел на одном из концертов в Семее – в зале был пьяный мужчина, который звал меня «выйти по разам». Я ему говорю: «Ты вообще как сюда попал? Билеты по 30 000 тенге. Мы специально такой порог сделали, чтобы такие, как ты, не заходили». А он, видимо, все-таки решил, что вечер – его. В зале всегда найдутся люди, которые отвлекаются, разговаривают во время выступления или просто не в теме. Но яростных хейтеров нет. Особенно сейчас. Раньше – да, бывало. В те времена, когда мы выступали бесплатно.

Времена, когда Галым выступал бесплатно, в прошлом. Сегодня он один из самых популярных комиков, который хорошо зарабатывает как от концертов, так и от частных мероприятий и рекламы. В чем секрет его популярности? Вероятно, дело в юморе, который он делает, незлобном и непошлом. Он понятный, узнаваемый, очень человеческий. Где-то – мейнстримный. Но не в плохом смысле. И на самом деле делать мейнстримный юмор сложно. Шокировать и сорвать нервный смех – проще. Если бы мейнстримный юмор был легким жанром, у нас было бы с десяток Адамов Сэндлеров. А их нет. Потому что это по-настоящему трудная задача – быть понятным всем и при этом остаться собой.

А ты сам можешь объяснить секрет своей популярности?
Мы начинали с баров. Это было весело, дерзко, смешно, по-своему круто – настоящий андеграунд. Но в этом не было денег. Это как с рэпом: сначала все двигается на голом энтузиазме, а потом появляется какой-нибудь Тимати и переводит это все в бизнес. У нас не было своей сцены, мы постоянно куда-то летали. И в какой-то момент я предложил сделать свое. Свою площадку, где мы можем выступать и звать тех, кто хочет попробовать. И при этом – не лезть в откровенно маргинальное, а выбрать понятный юмор. Шутки про инцест, конечно, могут быть смешными, но они не для широкой аудитории. Я хотел юмор, который объединяет. Который можно скинуть в чат с родственниками или коллегами – и это понравится всем. Наш юмор не должен быть похож на «эффект Байзаковой».

Что это за эффект?
Это когда все знают, кто это, заходят на ее страницу, смотрят контент, но никто не лайкает и не подписывается. Типа «я не фанат, но я в курсе». Так вот – нужно делать такое, чтобы люди не скрывали, что им нравится. Один комик мне сказал очень важную вещь: «Круто, что на ваш концерт можно привезти тещу и не переживать за побочный эффект».

Если вернуться к популярности, мне самому пока сложно это осознать. Нет какой-то четкой метрики. Узнаваемость – да, она чувствуется. Особенно в людных местах. Раньше я всегда соглашался фотографироваться, если на отдыхе меня просили об этом незнакомцы. А потом понял, что если сфотографироваться с одним – нужно и со всеми. Поэтому иногда отказываю, говорю – простите, я сегодня без макияжа.

А ты не боишься стать заложником этого понятного юмора?
Боюсь. Поэтому мой материал становится смелее, и для меня это, безусловно, рост. Я умею делать то, что все любят, но я не хочу делать это вечно. Если посмотреть на Рики Джервэйса, Билла Бёрра и других – они ведь все время расширяют границы. Они говорят о сложных и темных темах, но делают это так, что ты все равно смеешься. Я сейчас тестирую новые шутки – и там есть довольно острые вещи. Люди смеются, а потом такие: «Ой…». И я говорю: «Подождите. Вы же только что смеялись. Мы с вами в одной лодке. Не надо тут изображать осуждение». Страшно застрять в безопасном и бояться сказать то, что ты хочешь сказать. Например, тема бытового насилия. Почему мы продолжаем использовать мягкое, модное, почти гламурное слово «абьюзер»? За ним – насилие, и я хочу называть вещи своими именами. Я понимаю, что это будет отсеивать аудиторию.

Ты очень популярен в Instagram. Есть ли ощущение, что ты стал заложником своей же активности и контента?
Это началось, мне кажется, с того момента, как Instagram стал показывать на главной странице просмотры. В какой-то месяц у тебя 60 000 000 просмотров, в следующем – бац – 25 000 000. И создается ощущение, будто от тебя отвернулись все люди. Начинаешь загоняться. Думаешь: «Что я делаю не так? Кто-то что-то написал плохое в Threads? Почему у других растет, а у меня вот так?» Смотришь на других, сравниваешь. И это все начинает сбивать. Потому что на реакцию и внимание зрителей и подписчиков реально подсаживаешься. Это как наркотик, а популярность – она как зависимость. И вот эти блогеры, которые были популярны, а потом популярность начала спадать – и они такие: «Подождите! Я вам сейчас грудь покажу! Вот я в нижнем белье – только не уходите!» – ты начинаешь их понимать. Потому что ты знаешь, как это работает. И только благодаря работе над собой и с психологом я понял, что это вообще не главное. Instagram – классный инструмент, но он не должен быть мерилом твоей ценности. Лайки, репосты, цифры – это все иллюзия.

Когда ты только начинал, критиковали ли тебя другие комики? У тебя непровокационный юмор, ты не касаешься политики и «повесточных» тем.
Было много тех, кто критиковал. Типа: «шутки какие-то не такие», «слишком простые», «слишком добрые». Практически все что-то говорили. Но однажды я услышал фразу, которая многое для меня поставила на место. Мне ее сказал один комик: «Комики неважны. Потому что комики не ходят на твои концерты. Важны зрители – они ходят». И правда. Ни один комик не купит билет на мой тур. Если и придет – это очень приятно, особенно если ты уважаешь его. Бывает, кто-то из коллег приходит, потом говорит: «Я вот смотрю и учусь». И ты стоишь такой: «Серьезно? Офигеть».

Что касается политики в стендапе… Это сложная тема. Во-первых, у нас сами политики не очень самоироничны. Это не как в Штатах, где республиканцы «прожаривают» демократов и наоборот. Где тот же Трамп приходит на «прожарку», его со сцены жестко «катают» – по всем фронтам, иногда ниже пояса, а он при этом смеется вместе со всеми. У нас такое представить невозможно. Во-вторых, у нас нет четких правил. Ты узнаешь, что «так было нельзя», уже после. Оказывается, эту тему было нельзя трогать, оказывается, кого-то задело, оказывается, границу ты перешел, но никто заранее тебе этих границ не обозначил. Если бы у меня не было семьи и детей, может, я бы и позволял себе шутить на политические темы. Но когда у тебя есть близкие – это многое меняет. Все-таки я не только артист – я еще и отец, муж. Это ответственность.

Какова роль комиков сегодня? Ну, кроме очевидного – развлекать, смешить?
Для меня, помимо смеха, это возможность говорить о том, о чем у других не получается. Поднимать проблемы – большие или маленькие, бытовые, личные, социальные. Говорить о переживаниях и боли. Постараться как-то повлиять. Да, развлекать – это обязательно. Но я отношусь к этому как к соусу. Можно съесть сухой хлеб – а можно его поджарить, посолить, добавить оливковое масло, какой-то соус, и он станет вкусным.

То же самое и с шуткой: если ты просто выйдешь и заявишь со сцены: «У нас есть такая-то проблема», – люди скажут: «Ну да, проблема». Но они ведь пришли не за этим. Они пришли отдохнуть. И ты такой: «Нет-нет, подождите, давайте обсудим проблему!» – и в зале тяжелеет. А если ты заходишь с другого угла – шутишь, разряжаешь, люди смеются, и вдруг – оп, шутка, оказывается, про проблему. И зал такой: «Ха-ха… О, точно, ведь это же правда». Они и посмеялись, и подумали. И главное – запомнили. Потому что хорошая шутка живет дольше новости.

Рано или поздно каждый стендап-комик, как будто по негласному сценарию, начинает смотреть в сторону чего-то масштабного. Кто-то уходит на телевидение, кто-то пробует себя в кино – актером или сценаристом. Галым не исключение: «Это желание есть, но я понимаю, что кино требует времени и фокуса. Сейчас я стараюсь аккуратно нащупывать для себя это новое пространство: понимаю, что мне нужно куда-то расти, но в то же время осознаю – если я прямо сейчас возьмусь за что-то еще, то точно просядет стендап. А он у меня сейчас на подъеме. Я только что открыл свой клуб – Carlin. И он тоже требует сил и внимания. Готов ли я оставить то, что получается, ради чего-то нового и сложного? Пока нет. Сейчас я больше стараюсь следовать за процессом, без того стресса, который часто приходит, когда начинаешь требовать от себя слишком многого».

Креативный директор: Марина Аничкина 
Фотограф: Темирлан Фарзалиев 
Локация: @edenpoolbar
Ассистент фотографа: Павел Ястребов
Директор моды: Мария Подгорбунская
Стилист: Айзат Сарсембаев
Ассистент стилиста: Гулистан Джабарова
Одежда: @podiumstatus.kz
Аксессуары: @eyeq_optic
Сет-дизайн: Дамели Жанова
Стилист по волосам и визажист: Дарья Норкина
Ретушь: Полина Фарзалиева