Сторона света: интервью со звездным фотографом Германом Ларкиным

Как тебе свадьба Джеффа Безоса?

Она прошла успешно, и я свою задачу выполнил. Меня наняли как раз для того, чтобы зафиксировать ту самую перемену статуса. Там был еще другой их постоянный фотограф, но он не снимал это. А в моем случае речь шла конкретно о финале церемонии, когда он и она идут под руку, как married couple. И как только эта проходка была совершена, моя команда тут же сделала editing кадра, его утвердили, и он вышел онлайн – никаких других кадров совместных выходить не будет. Этот кадр разлетелся по всему миру и, конечно, принес много чести и мне тоже. Я при этом снимал и все остальное там тоже, но эти фотографии никогда не увидят свет, они останутся для личных альбомов.

Это был один из самых потрясающих опытов в моей жизни, потому что мы имели дело с немолодыми людьми, которые не первый раз женятся, и они просто праздновали свою любовь и решение быть вместе на глазах у своих близких, родных, детей. Все это было очень закрыто, спрятано в саду на острове в Венеции, никто никогда эту свадьбу не увидел бы – я не знаю, почему возник весь этот шум и протесты по поводу того, что они якобы занимают весь город. Впрочем, люди вообще имеют тенденцию ненавидеть богатых людей, особенно тех, которые свободно себя чувствуют в своем статусе и устраивают, например, девичник в космосе, а не прячутся. Нет, все было очень скромно, красиво и со вкусом, никаких золотых тарелок, ничего лишнего. Даже торта не было. Just a celebration of love. Я, конечно, горжусь результатом, но хочу сказать спасибо им, потому что они крутые.

Король папарацци Рино Барилари однажды сказал мне в римском Harry’s Bar, что, помимо связей и дружеского расположения, нужно еще уметь вторгаться в свет, чтобы люди все-таки воспринимали тебя немного чужаком – якобы именно эта дистанция дает нужный снимок. Так ли это?

Я все же хотел бы отделить себя от бесконечных сравнений с Роном Галеллой и разными папарацци прошлого. Хотя изначально многим, особенно в Италии, приходила в голову именно эта параллель, поскольку я использую candid shots и снимаю много селебрити. Да, на моих снимках есть персонажи, которые не позируют, это специальный прием, чтобы снять с людей маску. Но на самом деле люди, которые надели маску и позируют, не менее интересны и смешны, нежели те, кого застали врасплох или же они забыли ее надеть. Тот случай, когда телефон случайно включает фронтальную камеру и ты видишь все свои 13 подбородков. Это как раз культура папарацци – объективная фотография. Через секунду ты в ужасе поворачиваешь лицо в более выгодный ракурс, раскрываешь глаза – но это и есть маска! Когда человеку не все равно, что о нем подумают, – это уже маска. Она ничего не скрывает, а еще больше обнажает то, кем ты являешься, если, конечно, правильно запечатлеть, а именно этим я и занимаюсь. У меня есть и то, и другое, но мне больше нравится идея изучения общества через камеру. Для меня фотография – это больше social studies.

Что касается вторжения, то я начинал с этого чувства, когда взял в руки камеру и пошел снимать все то, что когда-то являлось моей мечтой: я родился в маленьком городе в Казахстане, так что расстояние до мечты было весьма значительным. И, столкнувшись однажды с этим миром очень богатых, красивых и знаменитых людей, которые собираются в одном месте, я хотел в первую очередь запечатлеть этот мир, а во вторую – показать им же, как они выглядят. Я был тем человеком, который врывается, точнее пробирается – ворваться туда не ворвешься, нужно именно пробраться, проникнуть. У меня была эта возможность побыть внешним элементом и увидеть что-то со стороны – это как раз то, чему будет посвящена моя первая книга.

Но это было возможно до тех пор, пока я сам не стал частью этого общества. Сейчас у меня нет костюма-невидимки. Я очень громко появляюсь в комнате, люди, завидев меня, сами кучкуются и позируют, то есть натягивают свои социальные маски, которые меня интересуют и когда надеты, и когда их нет. Но срывать эти маски с людей стало очень сложно. Истории анонимного мальчика, который заходит и тайно делает интересные кадры, – ее больше нет. Последний мой, можно сказать, провал в хорошем смысле случился в прошлом году, когда Swarovski позвали меня снимать Венский оперный бал. Это достаточно открытое для людей мероприятие, можно купить билет или оставить заявку на участие – что-то типа бала дебютанток, только в гораздо большем масштабе. Я был счастлив оказаться там, где нет никаких звезд и где меня никто не знает, чтобы снова снимать и видеть свежим взглядом. И меня совершенно ошеломило то, что люди, едва заметив меня с камерой в руках (а я снимал на пленку), бежали за мной с криками: «а мы можем как-то получить эти фотографии, а можете их нам показать?» Я объясняю, что это пленочная камера. «Ну тогда можете их нам прислать?»

Ну человек с камерой всегда вызывал известный ажиотаж, вспомним фильм «Фотоувеличение».

Но 10–15 лет назад, когда я начал снимать, люди не реагировали так на сам факт фотографирования! Instagram только начинался, и никто не бегал за тобой. Никто не знал, что такое контент, такого слова-то не было. Сейчас фотография превратилась в контент – нечто такое, что можно отправить в соцсети. Но если кто-то сделал вашу фотографию, это не значит, что вы имеете на нее право – не во всех случаях, но в целом. Подобно тому, как цветочек не имеет прав на свои изображения – то же самое, в общем-то, и с человеком. Мир изменился, фотография стала общедоступной, все носят телефоны, все создают контент. Это естественный процесс, и фотография не всегда является искусством, она давно стала и сервисом, и ремеслом, и инструментом, но моя задача – показать ее именно как искусство. Чем больше я развиваюсь, тем меньше снимаю, потому что для меня уже есть большая разница между ремеслом и искусством. Когда я снимаю детский день рождения – это сервис. Ты просто обслуживаешь ситуацию, что тоже бывает. Но когда тебя просят увидеть человека с какой-то определенной точки, которая должна поменять его жизнь, это уже сервисом не назовешь. Это искусство.

Был такой английский фильм «Дорогая» с Джули Кристи, там один из персонажей, рекламщик, роняет фразу о том, что ложь можно снимать так же искренне, как и правду. Под ложью в данном случае подразумевались те самые маски, о которых ты говоришь. В чем для тебя состоит этот момент искренности, который передается фотографией?

В первую очередь это чувство юмора. Оно, я считаю, вообще является главным инструментом для понимания. Фотография без слов, не вдаваясь в подробности, может передать некий казус, несовпадение, диссонанс. Потому что если что-то расписано от А до Я, то это становится настолько подробным, что даже непонятно. Момент непонимания – это сам по себе язык. Я оставляю пробел, многоточие, куда каждый может вписать собственную мысль. В первую очередь я, конечно, вижу гармонию и красоту, но по пути замечаю много чего интересного, так что во многих моих фото есть скрытые послания. Смешного я никогда не пропущу. Правда, на свадьбах для юмора остается меньше места – ну разве что в поздние часы.

Есть ли великосветские события, куда тебя пока не пускают снимать?

Я никогда не снимал внутри Met Gala, возможно, это случится в следующем году. Это самое закрытое мероприятие в мире, фотографу можно снимать вокруг да около, но сам dinner нельзя. Мы с детства привыкли к тому, что ужин – это что-то домашнее и интимное. Когда меня выбросило в этот огромный мир бесконечных ужинов и человеческих собраний, я просто обалдел от того, насколько сама идея ужина никого не интересует. Во-первых, там никто не ест. Во-вторых, люди ведут себя там совершенно иначе – никакой интимности, здесь никто никого не знает, все приходят красоваться и наводить связи. Я постоянно наблюдаю это ощущение deplacement – когда человек чувствует себя не в своей тарелке. А на гала-ужинах оно усиливается втройне. Люди ведут себя так, как ведут, потому что или они не знают правил, или им плевать на правила, или у них есть какая-то своя задача, о которой мы не подозреваем. Соответственно все это вместе складывается в совершенно дикую визуальную картинку, которая говорит сама за себя. Вообще, раньше в таких местах я замечал у себя взгляд растерянного ребенка – я был настолько обсессивно увлечен изучением правил, подготовкой себя к входу в этот мир, что, наверное, перестарался.

Это как в считавшемся потерянным и недавно обнаруженном романе Лимонова герой, приехавший покорять Москву, признается – я был более москвич, чем сами москвичи.

Да, и когда я попал в этот мир, оказалось, что эти правила знаю только я, что эти книги читал только я и вообще о том, как надлежит себя вести в элегантном обществе, осведомлено очень мало людей. Однако это общество существует, это правда. Я еще не до конца в него проник. А все остальное – это, извините, то, что я увидел по дороге туда.

Ты упомянул тренд старых денег. Какие еще тенденции ты сейчас наблюдаешь по дороге туда – в какую сторону вообще меняется это элегантное общество?

Как ни странно, я вижу большой поворот к консерватизму и цензурированию всего. Те процессы, что 15 лет назад были свободными и спонтанными, теперь жестко программируются. Если раньше можно было увидеть всех людей в одном месте, то сейчас это почти невозможно. Я много работаю с модой, и сегодня, когда бренды устраивают клиентские мероприятия, на них сложно увидеть богатых людей из разных стран вместе – все принято разделять по регионам. Люди хотят заранее удостовериться в том, что на мероприятии их будет окружать публика из их среды обитания. 15 лет назад все было совершенно иначе, это был сплошной melting pot, в том числе и в Москве, где в большом клубе можно было встретить всех – от герцога Кентского до трансвеститов из «Трех обезьян». А уж в Милане что творилось! А сегодня, если ты хочешь увидеть панков, ты идешь к ним в их панковскую дыру, но ты больше не увидишь рядом с ними светских женщин. Конец этого периода как раз хорошо виден в моей книге. Ну или если отмотать мой Instagram к началу – хотя я сейчас стремительно удаляю оттуда все, чтобы придать веса книге. Сейчас все стало более регламентировано и консервативно.

Также я замечаю, что деньги сегодня абсолютно правят миром. Раньше за теми же модными домами или какими-то организациями, которые приглашали состоятельных людей, были закреплены определенный снобизм и воспитательная функция. Богатых ставили в определенные рамки – даже за ваши деньги вы будете вести себя так, как мы вам скажем. Сейчас этого все меньше. Если ты платишь – ты абсолютно решаешь. Хочешь попасть на Met Gala – плати $3 000 000 с пары, и ты идешь на Met Gala. Неважно, кто ты и что ты – деньги решают все. Раньше такого не было. И поэтому важно было знать гораздо больше, чем мы знаем сейчас. Сейчас важно лишь знать, достаточно ли у тебя денег, чтобы туда попасть.

Как вообще сегодня можно выделиться при таком переизбытке изображений? Что делать молодому фотографу в эпоху нашей, так сказать, технической гипервоспроизводимости?

Знаешь, наше интервью ChatGPT написал бы очень быстро – я это пробовал, и хотя это прям очень плохо, но в принципе сойдет за интервью. То же самое касается фотографии – как бы ни продвигали все эти мобильные производства картинки, они хороши для чего-то другого, но не для того, чтобы картинка осталась на время с нами. Это разные медиумы и способы производства изображений. Если мы хотим, чтобы картинка осталась с нами надолго – это скорее всего должна быть пленка.

Вообще, сила изображения – в абсолютной бездонности вариантов. Но как выделяться в этой бездонности – этот вопрос каждый должен задать себе сам. Я-то очень люблю выделяться и очень не люблю быть маленьким голосом в большом хоре. Хотя в любом случае наш голос в нем мал, но он должен выделяться. Есть простой способ, который советуют все и всем: нужно быть собой и делать только то, что нравится лично тебе. Тогда ты добьешься максимального успеха. Прикидываться кем-то другим всегда получается хуже. Навряд ли твоя собственная ниша будет занята и найдется еще один человек с абсолютно идентичным набором критериев и талантов.

Коль скоро мы заговорили об идентичности – ты чувствуешь какую-то связь с Казахстаном?

Казахстан был для меня как Байконур, площадка для запуска. Он дал мне свободу понимания, потому что казахи – народ достаточно свободный, и свойственное им любопытство и открытость культуры сыграли очень большую роль. Я думаю, что более московский зашоренный взгляд был бы для меня более сложным инструментом для проникновения в общество. Когда мне было девять лет, в нашу школу по обмену приезжало много преподавателей в связи с ядерной тематикой, и моей учительницей английского стала американка по имени Мэри, царство ей небесное, она была из Сан-Франциско и на старости лет приехала волонтером в Казахстан. Мое первое столкновение с глянцевой фотографией произошло благодаря журналу Newsweek, который она привозила с собой, чтобы я учил по нему язык. Меня абсолютно поразили качество глянцевой бумаги, печать фотографии, я впервые увидел, как выглядят голубые воды Карибского бассейна и белые пляжи. Впервые увидел людей в смокингах и вечерних платьях. Я сказал себе: ок, существует другая планета, и первый мостик туда – это английский язык. Выучил его очень быстро и даже сам потом стал преподавать в той же школе.

На этой другой планете ты встречаешь бывших соотечественников?

Я никогда не забывал, откуда я родом, и следил за такими же. Разумеется, я познакомился с Гогой Ашкенази, тем более что она тоже жила в Милане. Кроме нее, это Бота Кошенова, это, конечно же, Лилия Рах, которая всегда производила сумасшедшее впечатление своим вкусом и манерой поведения. На запуске Tatler я увидел очень интересную картину казахского светского общества – отличную от других стран того же региона.

В чем отличие?

Казахи – они classy, вот такое слово я бы подобрал. Если кому-то нужно подчеркнуть свое богатство чем-то супернарядным и декоративным, то казахский способ появляться в обществе – это всегда сдержанность образа, это черно-белое, это Chanel, это такая игра в классицизм. Подобное редко где встречается, например в Азии, такое можно наблюдать в каком-нибудь Гонконге или Индонезии. Я был в Брунее в прошлом году, снимал королевскую свадьбу. Я ожидал там абсолютный разнос, но они тоже оказались очень-очень классическими. Там не приняты в самом высоком обществе какие-то кричащие цвета и формы. Все очень сдержанно, мужчины всегда в смокинге, женщины в сдержанных длинных платьях, и отрываются они только на размерах камней и ювелирке. В Казахстане мне нравится этот культ класса, видно, что люди в себе это взращивают и пестуют.

Я не казах по национальности, но все же эта культура, школа, наши соседи-казахи по лестничной клетке, к которым я постоянно ходил есть бешбармак и где меня принимали как своего, – все это накладывает отпечаток. И я очень горжусь развитием, освобождением страны от каких-то оков прошлого и формированием собственной идентичности – вкупе с определенной дозой национальной гордости это дает очень хороший результат. Гордость и открытость должны идти рядом – и это то, что есть у казахов. Я мечтаю, кстати, приехать в Алматы и снять казахскую свадьбу.