IMAGE Фотограф: Aiony Haust

Как культ «к себе бережно» топит в нас все живое

Бережность к себе стала новым символом взрослости. Сегодня все больше людей хотят быть «в ресурсе», «в изобилии», «в контакте с чувствами» и «оттерапевтированными». Лично у меня и многих моих коллег это слово не вызывает ничего, кроме отвращения.

«Оттерапевтированный» звучит почти как надругательство, хоть и выдается за комплимент. Как будто человек прошел санобработку. Он больше не злится, он «в принятии», не требует, он «уважает границы» и не мечется в погоне за целями – «у меня уже все есть». Все под контролем и стерильно. Однако стерильность не имеет ничего общего с настоящей зрелостью. Это скорее про поверхностную безопасность, транслирующуюся окружающим, под которой скрывается та самая плесень, смердящая потерянностью и конфузом.

Оттерапевтированный человек как будто вакцинирован от жизни. Без права на жесткость, амбивалентность и провалы. Психика вычищена до набора социально одобряемых реакций. Вместо живой, сложной, смиренной, иногда трудноуправляемой гаммы чувств и эмоций – несколько отрегулированных оттенков.

Чем больше мы стремимся к этой хрупкой стерильности, тем громче трещит реальность: люди все менее способны выдерживать неопределенность (хотя, казалось бы!), сложность, боль, дискомфорт. Психика теряет гибкость. Она становится ригидной под гнетом правил терапевтического сеттинга вне кабинета. То есть человек живет не в опыте жизни, а в опыте функциональной терапии, выдаваемой за жизнь. Я все чаще ловлю себя на мысли, что наступил закат юмора и иронии – того, что раньше спасало нас лучше любой сессии. Все стало чересчур серьезно. Серьезность теперь – это якобы глубина. В шутке обязательно должно быть «уважение к травме», «понимание уязвимости» и полный отказ от сарказма – ведь он, не дай Бог, кого-то триггернет. Недавно я скинула подруге старый рилс, вырезку из золотых времен Comedy Club. В ответ получила: «Я не понимаю, что тут смешного. Это же про обесценивание и избегание чувств».

Tatler Asia

Господи, ну правда. Или вот ты случайно сказала что-то ехидное, а тебе в ответ: «Интересно, какая потребность сейчас не закрыта?» Да моя потребность – в живом, искреннем, человеческом, со всеми нашими когтями, шутками и неидеальными реакциями. Хрупкость стала новой моральной доблестью. Но я, если честно, скучаю по времени, когда можно было смеяться до слез и не бояться быть кем-то непонятым – или что тебя осудят.

Как мы превратили в порнографию то, что было предназначено нас огранить? Почему культ душевного труда привел к инфантилизации и еще большему неврозу? Ирония в том, что психотерапия, изначально созданная для расширения психоэмоционального диапазона, сегодня часто его сужает до удобного набора эмоций, которые можно «выдерживать». В этом большой провал самих терапевтов, которые не то что жизнь – собственных клиентов не выдерживают.

За современной популярной психологией (инфобизнесовой?) – большая культурная подмена. Люди часто приходят в терапию не за трансформацией и познанием себя и мира, а за объяснением своих деструкций или особенностей, которые они все норовят бросить в лицо своим домочадцам, маме и папе, чтобы тем стало повинно и стыдно. Терапия как новая форма отмщения за все, что между нами было.

Один из клиентов на сессии выдал классику жанра: «Все ясно: мой контроль, тревожность, самокритика – это все мама. Теперь понятно, откуда у меня это. Хорошо, что не моя вина, так сложилось». Это момент, когда диагноз (если его вообще можно так называть) превращается в индульгенцию. Не в точку роста, а в удобную ширму. Вместо взросления – еще одна броня, но уже обклеенная рефлексивными стикерами: «я все про себя понимаю».

В своем психологическом клубе я проводила встречу на тему «Раненность и ранимость» и, честно говоря, не была особо удивлена, когда слово «ранимость» вызвало агрессию. Несколько человек прямо сказали: «Бесят ранимые люди!» После разъяснения стало ясно, что нас снова обманули словами. Ранимость – это вовсе не слабость, а способность быть чувствительным, живым, открытым, знать свои «да» и «нет». А вот раненность – это уже поза. Это как раз быть тем самым сильным, регулярно плачущим у окна, облепленным защитными механизмами по типу просветления или тотальной осознанности, и чуть что – «вы не знаете, каково это – быть мной!» Именно раненные – это любители заниматься самокопанием в поисках новых обвинителей.

Считаю важным сделать ключевое различие: самокопание – это не терапия. Терапия как раз-таки сподвигает на проживание жизненного опыта со всем необходимым стрессом и эмоциональными переживаниями, потому что ключевое состояние взрослого – это достаточно высокая жизнеспособность (оберег от драматизации) и здоровая адаптация. Самокопание дает обратный эффект. Многие живут в иллюзии, что, если они что-то про себя поняли – значит, изменились. Если описали свою травму – значит, исцелились. Вот только осознание, то есть инсайт, – это не действие. Инсайт без действия это просто информация, как при прочтении книги или поста в Instagram.

Tatler Asia

Исследование Journal of Contextual Behavioral Science подтверждает: у людей с высокой зависимостью от постоянного самоанализа и рефлексии чувств риск выгорания и тревожных расстройств выше. Ставя перед собой вопрос: «А что это говорит обо мне?» или «О чем это для меня?» при любом контакте или коммуникации, вы прокладываете прямую дорогу в изоляцию. Чем глубже человек зарывается в себя – тем менее он устойчив. Психика не может бесконечно существовать в режиме наблюдателя без опоры на поступки, межличностный опыт, реалистичные границы, ощутимые и твердые результаты. Быть «осознанным» 24/7 невозможно, равно как и быть идеальным.

Настоящая терапия – это не рассуждение. Это выход в жизнь. Это когда ты осознал – и сделал. Почувствовал – и выбрал. Это контакт не только с чувствами, но и с реальностью. Это про элементарное замечать себя большую часть времени. А то, что нам так активно пропагандируется в социальных сетях, – это побег в изоляцию, одиночество и инфантилизм, где мы все недооценены, недопоняты, незамечены. Другими. А ключ в том, чтобы собой.

Мы читаем, слушаем, подписаны на десятки психологов. Мы знаем, что такое нарциссизм, абьюз, прокрастинация, СДВГ. Мы киваем на сторис, где кто-то красиво объясняет нашу боль. И этого нам достаточно. Секундное «со мной все ок, я не один такой». Сколько раз я получала вопрос в директ: «А что можно почитать, чтобы перестать тревожиться / полюбить себя / простить родителей?» Так и хочется ответить: «Например, газету «Жизнь».

И это же ощущение – теперь и в работе. Раньше рабочее пространство было местом труда, роста, достижений и развития. Сейчас от него требуют быть местом бережного проживания жизни, всем нужен safe space. Подруга прибежала ко мне с криком о помощи: «Что делать, если подчиненные показательно обижаются на сделанное им замечание?» Подчиненные хотят, чтобы с ними считались, чтобы их вдохновляли и берегли. Руководители хотят нравиться, не против быть «своими» и в фаворе. Начальники – родители, коллеги – любимые братья и сестры, друзья на худой конец. По этой причине начальники боятся быть строгими, требовательными и поднимать высокую планку.

Работа во взрослой жизни – это вообще-то не опция. Это необходимость и обязательство прежде всего перед самим собой. Это способ взросления, самореализации, становления. Но если ее превращают в зону эмоционального комфорта – результат уходит, а вместе с ним и опора.

Мы хотели мягкости – и потеряли форму. Хотели защиты – и перестали адаптироваться. И теперь психика вместо того, чтобы быть пластичной и живой, стала хрустальной. Хрупкой. Мы боимся стресса, фрустрации, дискомфорта. Однако именно в этом всем многообразии наша сила. Не в избегании, а в способности проживать это, набираться опыта, ошибаться, теряться. И находить дорогу домой. Снова и снова. И таким образом приходить к зрелости. А она заключается не в знании, что с тобой все в порядке, а в том, что ты умеешь выдержать shitstorm и не сломаться.

Авторы

Фотография: Aiony Haust
Ассистент фотографа: Аружан Жанова
Освещение: Илья Ким
Модель: Мина Хомяк
Модель: Далила Турашбекова

Темы